[Naxuse6]

Глава 39.
И у метузеллов есть душа.

Тяжело было сознавать свою глупость и это, чёртово, безграничное доверие. Зверь всегда остаётся зверем. А я всё равно всегда ему верила: с первого дня и до последнего, несмотря на всю кровь, что покинула моё истерзанное сердце. В тот момент было особенно больно. Я не могла сказать, почему именно: мысли с воем носились в голове, не давая составить цельную картину, я лишь знала, что Он меня предал, пусть и во имя моей же жизни. Но я так устала сторониться и ненавидеть его, мне надоело прятаться за злостью и яростью, я просто хотела, чтобы Он любил меня так же, как я его, а Он не любил… Во всяком случае, мне всегда так казалось.
Уже подходя к библиотеке, где остались немногие мои пожитки, я поняла, что сдержать слёзы досады и унижения не смогла, и тёмные капли свободно падают на ткань рубашки. Было так тяжело на душе, что дышать было больно, двигаться было больно, поэтому, едва добравшись до стула подле стола, где всё ещё чадили свечи и лежали открытые мной книги, я рухнула на него, едва не поскуливая.
Эмоции легко трансформировать: грусть в злость, любовные терзания в ненависть, ярость… Нет, тёмные, такие живительные, эмоции неизменны, ибо они совершенны и нет ничего сильнее злости, ненависти и ярости, что идеальны для нашей природы. Мне же их сейчас ощущать не хотелось, хоть раньше они при малейшем проблеске желания пробуждались в душе, захватив её не более пары минут назад. Во мне говорила усталость, приветствующая отчаяние, как родного брата, однако и на неё требовались силы и время, коих у меня было не так много, поэтому тихие сборы, несмотря на слёзы и холод.
Холод. Противоестественно. Холод в прогретом давно горевшим огнём помещении. Мертвенный холод.
Оглядевшись вокруг, я увидела потухший камин, полный ледяной золы, поддёрнутые инеем стены, тонкий слой снега, набившийся в здание через разбитые стёкла окон. Минуту назад всё было нормально, секунду назад… И всё изменилось в мгновение. Я не могла понять произошедшего: слишком окружающие меня виды были эфемерны, почти полупрозрачны, коли доверять боковому зрению. Наваждение. Казалось, прошла сотня лет с того дня, как последние живые существа посещали эту комнату: разжигали камин, читали ныне превратившиеся в труху книги. Сейчас здесь чувствовался мертвенный голос вечной зимы, которая никогда не наступит. Здесь веяло смертью в чистом её виде, ледяном и манящем.
Звук. Тихие изящные шаги и лёгкое шуршание ткани. Повернувшись к источнику шума, такого инородного в этой тишине, я обомлела, увидев странную женщину в некогда богатом, а ныне полуистлевшем платье синего бархата. Незнакомка была красива и уродлива одновременно, что являлось признаком истинной красоты метузелла: ассиметричные черты бледного лица, с коим сливались ресницы и брови, короткие, уложенные в причёску белые волосы, и, в противовес этому альбиностическому великолепию, огромные чёрные глаза, придававшие ей сходство с насекомым. Её глаза не выдавали меузелла, ибо были настолько черны, что отсутствовала возможность разглядеть природное гранение радужки – лишь чёрные провалы на неестественно бледном лице, что было белее Его снежной кожи. Тонкокостная хищница, от которой разило опасностью острой, как идеальный клинок.
- Малышка Талейта-Эстер… - проговорила она сухим, как истоптанная сапогами палая листва, голосом. – Такое маленькое, юное чудо, ещё не пробовавшее жизни. Маленькое сокровище, которое так тщательно и тщетно оберегает Малахитовый.
Мой страх, итак витавший в воздухе, многократно усилился от её слов, ибо было в них что-то, возможно, особенная её сила, с которой мне встречаться ещё не приходилось, заставляла инстинкты истерически кричать:
Тихо отступать к стене, тихо, но быстро, не бежать, но скрыться от той, что несла нечто жуткое и неопознанное, по природе своей чуждое человеку.
Шаг, ещё один, и дверь… которой нет – лишь идеально ровная стена, пресекающая пути спасения, и неумолимо надвигающееся чудовище. Единственный взгляд в чёрные глаза напротив сковывает движения, заставляет безропотно ждать её приближения. Гипнотические глаза паука подавляют волю, оставляя лишь мысли – « Он бы помог…», но слишком я горда, чтобы звать его на помощь, да и мысли увязают, как слабые крылышки крохотной птахи, попавшей в безжалостную паутину паука-птицееда.
Её тонкие пальцы с искривлёнными суставами мягко ложатся на грудь. Ледяная ладонь охлаждает сердце, заставляя его в болезненной судороге сжаться резко, ненормально. На мгновение так больно, что я вскрикиваю и едва не оседаю на пол, но рука её держит крепко.
- Слишком холодно, Эстер, - интимный шёпот касающихся моего уха губ. – Для нас всегда всё слишком. Холодно. Мне жаль, дитя, твоя душа ещё чиста, не погублена нашими страстями. Так мало крови на этих почти детских руках. Сердце твоё ещё сладкое-сладкое…
Я лишь глухо стону от невыносимой боли в груди, намного более реальной, чем весь ледяной мир вокруг.
- Хочу видеть разочарование Валентина, когда Он найдёт твоё иссушенное тельце…- снова шепот внезапно перешедший в крик… - Ааааах
Незнакомка отпустила, и я, потеряв опору, упала на пол, пытаясь вздохнуть, впрочем, безрезультатно. Нам не обязательно дышать постоянно: одного вдоха хватает на часы, однако сейчас воздух был жизненно необходим. Как не вовремя… Мир приобрёл привычные очертания: стало тепло, жарко от потрескивающего в камине огня, исчезли изморозь и снег, а черноглазая, сидевшая на полу, стала полупрозрачной.
Над ней возвышался Валентин.
- Ты рано, Малахитовый, - чуть искажённый от боли насмешливый голос. Узкая лапа, что только что держала меня, почернела. – Я нашла её, Валентин, я испила нектар её души, Он догонит вас… Не беги, Валентин, не делай свою судьбу ещё более плачевной…
Он молчит, лишь опускается на колени, едва не касаясь рукой её лица, на котором стали проступать тёмные пятна. Но она не умолкает:
- О, Валентин, возвративший свою силу Малахитовый. Не ожидали. Так быть может она вовсе…
Договорить она не успела – резкий его взмах рукой рассеял туман, из которого было соткано её тело, но странные слова повисли в воздухе. Он обернулся, глядя на меня пронзительно зелёными глазами цвета малахита, такими красивыми, необычными на его лице. Лёгкое прикосновение к щеке, обжигающе горячие руки на ледяной коже и тупая, слишком медленно отступающая, боль в груди.
- Эстер, - взволнованный, что ему совсем не свойственно, голос.
- Что же такое происходит… - голос мой чертовски недовольный, его лёгкая усмешка, и покой его огненных рук.
Забыться, успокоиться, дышать – всё, что от меня требуется, однако думы и страхи сильнее сладких мечтания, и я спрашиваю, едва шевеля замёрзшими губами:
- Что… - на большее меня не хватает, но я жду ответа, зная, что Он понял или должен был бы понять.
Тихий вздох недовольства от метузелла, который знает, что я боле не буду молчать, как считанные часы назад. Жизнь пошла по новому витку, полному новых возможностей, сил и опасностей, которых Он от меня не скроет.